Философский комментарий. «Теология книги Иова»

Философский комментарий. «Теология книги Иова»

1
2
3
4

 1

Читая и перечитывая Книгу Иова, поражаясь ее частностям, поневоле встаешь в тупик перед главным в ней: какое же разрешение дает ее неистовым вопросам, ее пламенным недоумениям сам Бог, чей голос звучит в последних главах?

Выявим сначала позиции основных участников. Спор идет о том, справедлив ли Бог, соответствуют ли наказания, которые получает человек при жизни, его грехам. Почему неправедные благоденствуют, а праведные бедствуют? Какой смысл и оправдание имеет зло? В этом споре на одной стороне выступает Иов, который хочет судиться с Богом за свои несчастья; на другой — друзья Иова, уверяющие его во всеблагости Бога и в непостижимой мудрости всех Его путей.

Вот что говорит Иов, пораженный проказой, лишенный детей и имущества:
«Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость?» (7:20). «Я к Вседержителю хотел бы говорить, и желал бы состязаться с Богом» (13:3). «Вот, я кричу: „обида!”, и никто не слушает; вопию, и нет суда» (19:7). «Почему беззаконные живут, достигают старости, да и силами крепки?» (21:7). «В городе люди стонут, и душа убиваемых вопиет, и Бог не воспрещает того» (24:12). «Я взываю к Тебе, и Ты не внимаешь мне, — стою, а Ты только смотришь на меня. Ты сделался жестоким ко мне; крепкою рукою враждуешь против меня» (30:20—21). «О, если бы кто выслушал меня! Вот мое желание, чтобы Вседержитель отвечал мне, и чтобы защитник мой составил запись» (31:35).

Вот что говорят друзья, как бы защищая Бога от нападок Иова:
«Вспомни же, погибал ли кто невинный, и где праведные бывали искореняемы?» (Елифаз, 4:7). «Человек праведнее ли Бога? и муж чище ли Творца своего?» (Елифаз, 4:17). «Неужели Бог извращает суд, и Вседержитель превращает правду?.. Если ты чист и прав, то Он ныне же встанет над тобою и умиротворит жилище правды твоей» (Вилдад, 8:3,6). «Он знает людей лживых, и видит беззаконие, и оставит ли его без внимания?» (Софар, 11:11). «Что устремляешь против Бога дух твой, и устами твоими произносишь такие речи? Что такое человек, чтобы быть ему чистым, и чтобы рожденному женщиною быть праведным?» (Елифаз, 15:13—14). «Нечестивый мучит себя во все дни свои... звук ужасов в ушах его; среди мира идет на него губитель» (Елифаз, 15:20—21). «Да, свет у беззаконного потухнет... со всех сторон будут страшить его ужасы...» (Вилдад, 18:5,11). «Разве не знаешь ты, что от века... веселие беззаконных кратковременно, и радость лицемера мгновенна?» (Софар, 20: 4—5). «Разве может человек доставить пользу Богу?.. Что за удовольствие Вседержителю, что ты праведен? И будет ли Ему выгода от того, что ты содержишь пути свои в непорочности? Неужели Он, боясь тебя, вступит с тобою в состязание, пойдет судиться с тобою? Верно, злоба твоя велика, и беззакониям твоим нет конца» (Елифаз, 22:2—5). «Прими из уст Его закон и положи слова Его в сердце твое. Если ты обратишься к Вседержителю, то вновь устроишься, удалишь беззаконие от шатра твоего» (Елифаз, 22:22—23). «Не может быть у Бога неправда, или у Вседержителя неправосудие. Ибо Он по делам человека поступает с ним и по путям мужа воздает ему» (Елиуй, 34:10—11).

Иов отвечает друзьям: «Чист я, без порока, невинен я, и нет во мне неправды; а Он нашел обвинение против меня и считает меня Своим противником» (33:9-10). «...Я прав, но Бог лишил меня суда. Должен ли я лгать на правду мою?.. нет пользы для человека в благоугождении Богу» (34:6,9).

Итак, Иов упрекает Бога в несправедливости, прежде всего лично к нему, Иову, а друзья защищают Бога, говоря как бы от Его имени («Я покажу тебе, что я имею еще что сказать за Бога» (Елиуй, 36:2), утверждая всеблагость Бога, который всегда наказывает порочных и укрепляет невинных. Они не допускают мысли, что Иов мог быть наказан незаслуженно — за ним обязательно должны водиться грехи, которых он не хочет признать даже перед самим собой. Бог действует согласно закону, все проявления которого видны в человеческой жизни: злодеи гонимы людьми и собственным страхом, добродетель увенчивается наградой. Так должно быть — и они закрывают глаза на то, что действительность отступает от такого долженствования. И отвечает им Иов: «Вы сплетчики лжи; все вы бесполезные врачи» (13:4). Бесполезные, потому что утешают ложью: «Разве вы не спрашивали у путешественников и незнакомы с их наблюдениями, что в день погибели пощажен бывает злодей, в день гнева отводится в сторону?.. Кто воздаст ему за то, что он делал?» (21:30-31). Если Бог всеблаг и справедлив, как уверяют Елифаз, Вилдад и Софар, то за что же покарал Он богобоязненного и непорочного Иова? И почему благоденствуют беззаконные?

«Почему безаконные живут, достигают старости... проводят дни свои в счастии, и мгновенно нисходят в преисподнюю. А между тем они говорят Богу: «отойди от нас; не хотим мы знать путей Твоих! Что Вседержитель, чтобы нам служить Ему? и что пользы прибегать к Нему?» Видишь, счастие их не от их рук. <...> Скажешь: «Бог бережет для детей его несчастье его». — Пусть воздаст Он ему самому, чтобы он это знал. Пусть его глаза увидят несчастие его, и пусть он сам пьет от гнева Вседержителева. Ибо какая ему забота до дома своего после него, когда число месяцев его кончится?» (21:7, 13-16, 19-21).

И вот из налетевшей внезапно бури, подобно грому, раздается голос Божий, отвечающий Иову. Казалось бы, здесь и будет дано разрешение спора о справедливости, будет объяснен тот закон, согласно которому Бог всеблаг и всемогущ, — и, однако, в мире оставлено место торжеству неправедных и страданиям непорочных. Кажется, правда Иова и правда его советчиков будут связаны воедино, прения сторон будут разрешены по правилам диалектики...

 2

При первом чтении ответ Бога Иову может вызвать недоумение и даже разочарование. В нем как будто и отдаленно не слышится отзвук напряженного спора, кипевшего в предыдущих главах. Бог заговорил как будто совсем о другом, словно из другой книги взяты Его слова. Нравственная проблема не только не получает решения, но отставляется в сторону, попросту не упоминается. В речи Бога, заключающей 124 стиха (главы 38—41), ни разу не употребляется ни одно из тех этических понятий, которыми изобиловала речь Иова и его друзей, — «праведный», «нечестивый», «непорочный», «беззаконный», «богобоязненный», «справедливый», «злодейский», «грех», «вина», «прельщение», «наказание» и пр. Таких слов нет в лексиконе последних глав. Зато Бог говорит как натуралист. Он описывает чудесное разнообразие природного мира, который сотворил и которым повелевает. В ответ на призыв Иова указать его грех Бог вопрошает:

«Знаешь ли ты время, когда рождают дикие козы на скалах, и замечал ли роды ланей?.. Они изгибаются, рождая детей своих, выбрасывая свои ноши. <...> Ты ли дал красивые крылья павлину и перья и пух страусу? <...> Ты ли дал коню силу и облек шею его гривою? Можешь ли ты испугать его, как саранчу? Храпение ноздрей его — ужас!.. при трубном звуке он издает голос: гу! гу! и издалека чует битву, громкие голоса вождей и крик» (39:1—2, 13, 19—20, 25).

Какие только чудеса природы не описаны в этих главах — это, по сути, предельно сжатая энциклопедия космоса и животного мира! В 38-й главе перечислены планетарные и атмосферические явления: земля, море, звезды, заря, снег и град, потоки, дождь, роса, лед, иней, облака, пыль и пр. В конце 38-й и в 39-й главе — животные со всеми своими характерными приметами и повадками: львы, вороны, дикие козы, ослы и онагры, единорог, павлин, страус, конь, ястреб, орел. Наконец, 40-я и 41-я главы посвящены подробнейшему описанию страшных и великолепных чудовищ — «Бегемота» и «Левиафана», который — «верх путей Божиих»: «поворачивает хвостом своим, как кедром; жилы же на бедрах его переплетены» и т. д. (44 стиха). Одни только зубы его описаны в четырех стихах: «один к другому прикасаются близко, так что и воздух не проходит между ними...».

Какое отношение все эти мельчайшие натуральные подробности имеют к сущностным вопросам, которые задавал Иов и на которые столь же сущностно, с духовным трепетом, отвечали его друзья? Право же, Бог кажется малым ребенком в сравнении с этими человеческими мудрецами. Они спрашивают, что есть добро и зло, почему блаженствует неправедный и погибает невинный, — а Он с наивным восторгом описывает им порядок вселенской жизни, похваляясь своим могуществом и знанием каждой ничтожной мелочи. Показательно, что только о явлениях природы повествует Бог: море, снег, молния, лев, — так и не переходя к человеку, т. е. к той нравственной проблематике, которая человеком ставится и предлагается для решения Богу. Бог утверждает свое всемогущество, а до всеблагости, до проблемы добра и зла Ему как будто и дела нет. Он не моралист, а натуралист.

Правда, прямой ответ Бога Иову иногда усматривают в стихах 19—21 главы 38: «Где путь к жилищу света, и где место тьмы? Ты, конечно, доходил до границ ее и знаешь стези к дому ее. Ты знаешь это, потому что ты был уже тогда рожден, и число дней твоих очень велико». Отсюда следует, что кара постигла Иова за какие-то грехи в прошлых его, забытых существованиях, когда он доходил до самых границ тьмы, — душа его родилась задолго до него самого и успела приобрести тот опыт греха, за который и расплачивается. Такое толкование предложено современным комментатором Библии Дмитрием Щедровицким[1]. Но эти три стиха стоят особняком в последних главах и никоим образом не объясняют поражающего обилия всяких природоведческих экскурсов. Главное же, большинство авторитетных переводов Библии (например, стандартный английский — «Библия Kороля Джеймса» (1611) — и современные протестантские) ставят знаки вопроса после тех предложений, которые Д. Щедровицкий толкует как утвердительные. Тогда, вписываясь в вопросительную интонацию всей предыдущей и последующей речи Бога, эти предложения указывают на глубокую иронию, которой подвергает Бог мнимое человеческое всезнание. «Ты, конечно, доходил до границ ее [тьмы] и знаешь стези к дому ее? Ты знаешь это, потому что ты был уже тогда рожден, и [потому что] число дней твоих очень велико?» По толкованию св. Григория Великого, значение этих слов таково: «Знал ли ты тогда [когда возникли жилище света и место тьмы], что тебе предстоит родиться, и знал ли ты число предстоящих тебе дней?»[2] Но даже если с сильной натяжкой и допустить, что эти три стиха объясняют вину Иова его тяжелой кармой, наследственным грехом души в ее перевоплощениях[3], то они не объясняют, какое отношение к нравственной проблеме вины имеют перья страуса и челюсти бегемота. То мнение, согласно которому эти три стиха заключают разгадку целой книги, а остальные стихи (121) как бы скрывают эту разгадку от непосвященных, явно преувеличивает эзотеризм Библии, уподобляя ее какой-то оккультной книге.

Самое очевидное в Божьем ответе Иову — несомненная важность подробностей сотворенного мира. В каждой из них заключено присутствие Бога, Его сила и мысль. Как можно постичь промысел Божий, относящийся к человеку, если не постигнуто, «кто рождает капли росы» (38:28) или «как расчислить облака своею мудростью и удержать сосуды неба» (38:37). Может ли человек рассуждать о Творце, если он не умеет понять и осилить мельчайших Его творений? Мысль и сила Бога — в коне, в каждой мышце и сухожилии его; над всем мирозданием правит мудрость Божия, постигать которую можно только по частицам. Там же, где начинаются утверждения о Боге вообще, они становятся ложью.

Вот почему друзья Иова, утверждающие всеблагость Бога, неправы даже более, чем Иов, в глазах самого Бога, который в последней главе говорит: «Горит гнев Мой на тебя и на двух друзей твоих за то, что вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов» (42:7). Иов был прав перед друзьями хотя бы в том, что не говорил о Боге как о ком-то известном, чей закон очевидно всеблаг и неизменен, а хотел говорить с самим Богом о своем единичном случае. Те описывали правила, по которым действует Бог, а Иов предъявил Ему — исключение, свою судьбу. Иов вопиет о несправедливости, о том, что правил нет на свете, — не потому, что Бога нет, а потому, что Бог есть. Это и привлекло Бога в Иове — не только его непорочность и богобоязненность, пока он жил в довольстве, но и пристрастность, желание говорить о себе в несчастье — с Богом, а не о Боге, как выходит у его друзей.

 3

Вырисовываются как бы три позиции, три теологических концепции в Книге Иова. Первая — это, условно говоря, догматическая теология, согласно которой Бог всемогущ и всеблаг, вознаграждает добро и карает зло, и этот моральный закон с неизменностью действует в мироздании. Это теология друзей Иова — Елифаза, Вилдада, Софара.

Другая — экзистенциальная теология Иова, который признает за Богом всемогущество, но ставит под сомнение Его всеблагость. Пути Бога и человека несоизмеримы, и так же, как человек не может постичь путей Бога, так и Бог оставляет человека одного на жизненных путях. Иов ничего не знает о Боге — но хочет от самого Бога узнать о себе. И в опровержение друзей Иова, которые считают, что человек не может судиться с Богом, Бог сам является на суд к Иову, тем самым подтверждая его относительную правоту перед его друзьями.

Истина Единичного и Одинокого, отчаянный вопль Иова против благоразумия его друзей, легли в основу самых знаменитых философских трактовок этой книги. Для Сёрена Кьеркегора Иов — образец «частного мыслителя», чья личная судьба уводит его с путей всеобщего, «гегельянского» разума. Вдруг потеряв «всё», оставшись при голом «существовании без сущности», он перед лицом абсурда пытается верой обрести то, в чем отказывает ему разум. «Вместо того чтобы обратиться за помощью к всемирно знаменитому Professor publicus ordinaris (имеется в виду Гегель. — М. Э.), мой друг (сам Кьеркегор. — М. Э.) бежит к частному мыслителю, Иову. <…> О незабвенный благодетель, о мученик Иов! Можно мне присоединиться к тебе? Можно мне быть с тобой? Не отвергай меня…»[4]

Вслед за Кьеркегором и Лев Шестов противопоставляет Иова всем адептам «всеобщего разума», от Сократа до Декарта, Спинозы и Гегеля, прообразом которых выступают друзья Иова. В своем эссе о Кьеркегоре и Достоевском
Л. Шестов определяет через Иова суть экзистенциализма: «Для Киркегарда и для его философии, которую он, в противоположность философии умозрительной, или спекулятивной, называет философией экзистенциальной, т. е. философией, несущей человеку не понимание, а жизнь (праведный жив будет верой), вопли Иова не являются только воплями, т. е. бессмысленными, ни для чего ненужными, всем докучными криками, для него в этих криках открывается новое измерение истины, он чует в них действенную силу, от которой, как от труб иерихонских, должны повалиться крепостные стены. Это основной мотив экзистенциальной философии» (предисловие к книге «Киркегард и экзистенциальная философия»).

Удивительно, что ни Кьеркегор, ни Шестов, становясь на защиту экзистенциальной мудрости Иова против догматического разума Елифаза—Гегеля, не движутся дальше, не доходят до 38-й главы, не слышат третьей и главной стороны этого диспута. Они останавливаются на правде Иова, как будто она есть последняя и завершающая в книге. Но ведь и сам Иов, вызвав Всевышнего на суд, в конце концов отрекается от своих слов. «…Вот, я ничтожен; что буду я отвечать Тебе? Руку мою полагаю на уста мои» (39:34). «Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал. <…> …Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (42:3, 6). Если мы хотим двигаться дальше с Иовом, нас не должен оглушать вопль его отчаяния, нужно слушать дальше, внимать Тому, кого он вызвал на суд.

В последней части книги обнаруживается третья и наивысшая теология, раскрытая устами ее «предмета» — самого Бога. О своей всеблагости Бог не ведет и речи — но лишь о своем всемогуществе и всеведении. В каждом стебельке и в каждой шерстинке — проявление Божьей воли; здесь, в подробностях мироздания, нужно обучаться ей и разгадывать ее. Человеку совсем не уделено места в Божьей речи, но важно помнить, что именно к человеку — Иову — обращена она и служит ему объяснением и заветом. Человек в этой речи — не «он», а «ты»: Бог не говорит о человеке, но говорит с человеком, так же, как Иов не говорит о Боге, но хочет говорить с Богом. Вот почему Иов — достойный собеседник: он не заочно, не отстраненно знает Бога, но ищет встречи с Ним. Отстраненно же, как предмет общения с человеком, в речи Бога предстает все нечеловеческое, — может быть, именно для того, чтобы человек остался собеседником, а не предметом.

И в этом — мудрость Ответа. Бог не рассуждает о нравственных вопросах — Он решает их самим строем речи. Добро и зло включаются им в ход и развитие жизни. Вопрос о благе не ставится как нечто отдельное, но включается в благовествование о всемогуществе. Бог всемогущ, и то, что Он развертывает и показывает человеку это всемогущество, есть само по себе величайшее благо. Познавай Меня в малом — и тогда Я явлюсь тебе как Целое. Я не есть источник добра или зла, оно пришло к тебе от Моего Клеветника и Противника, и вот почему ты здесь, в гное и проказе, а не в Эдеме, — так говорит Бог человеку. Добро и зло расчленил по искушению Сатаны сам человек, а Бог растит единое, проходящее сквозь рай, древо жизни, ветвями и веточками которого образуется весь космос, вплоть до мельчайших тварей. И если в жизни человека добро и зло составляют насущнейшие и верховные вопросы, то на весах вселенской жизни они легче травинки и муравья, потому что в них — отпадение от жизни, убыль живого.

Итак, через догматическую теологию, которая рассуждает о Боге и объявляет Его Всеблагим, и экзистенциальную теологию, которая обращается к Богу с сомнением в Его Благе, вырастает третья теология — теология самого Бога, не в смысле предмета, но учителя ее, тео-логия — как не слово о Боге, но слово самого Бога. Это теология единичного, теология вещей, теология творения. Каждая частица показывает на Бога, на Его всемогущество, но нельзя поймать в свою мысль, словно в сеть, самого Бога — как живая вода, как дыхание жизни, Он проходит через сети. Бог учит, чтобы в росе и граде, в родах и беге, в перьях и челюстях, во всей предметности мира познавали и угадывали Его, читали Его волю. Если мы будем говорить совсем не о Нем, Он будет говорить нам. Это не догматическая и не экзистенциальная, а эксцентричная теология, космотеология, биотеология, поскольку она обращена не к Центру, к Творцу, а к периферии Его творения. Она — не о Боге, но о том, о чем Бог. Она хочет понять Его язык, чтобы иметь возможность слышать Его голос.

Может быть, Он давно уже вещает нам, но говорит на странном языке травинок и камней, кастрюль и чашек, на столь простом, повседневном языке, что мы не понимаем его. («Простота... всего нужнее людям, / Но сложное понятней им». — Б. Пастернак, «Волны».) Как эгоцентрики, мы все ждем речи о себе — но Бог настолько ценит наше «я», что собеседует с ним — обо всем на свете, и именно в этом заключается величайшее Его доверие к человеку, «райское» доверие, ибо именно в раю Бог поручил человеку давать имена всем вещам и тварям.

Таким образом, на мучительный вопрос экзистенциальный: справедлив ли Бог к человеку — догматический ответ состоит в том, что всегда справедлив, а эксцентрический — в том, что Бог не справедлив и не несправедлив, что сама категория справедливости отступает перед роскошью и чудесностью даже мельчайших Божьих творений.

«Внеморальность» Бога часто служила опорой для экзистенциального бунта против Него, как, например, в «Братьях Карамазовых» Ф. М. Достоевского. Иван Карамазов со своим воплем о страдании непорочных, о невинно пролитой слезинке ребенка — это новая, ХIХ века, редакция Книги Иова. Никакая догматическая теология уже не в состоянии ответить на этот вызов. Отвечает старец Зосима, для которого Книга Иова — любимейшая: «Тут Творец, как и в первые дни творения, завершая каждый день похвалою: „хорошо то, что Я сотворил”, смотрит на Иова и вновь хвалится созданием своим. А Иов, хваля Господа, служит не только Ему, но послужит и всему созданию Его в роды и в роды и во веки веков, ибо к тому и предназначен был. Господи, что это за Книга и какие уроки!» (глава «О Священном Писании в жизни отца Зосимы»). Каков же урок и в чем ответ старца Зосимы на вызов Ивана? Именно в том, чтобы отринуть сатанинский по своей гордыне вопрос о добре, зле и (не)справедливости и припасть к древу жизни, обрести утраченный рай. Зосима преподает здесь урок эксцентрической теологии, обращенной к малым сим, к песчинкам и листикам; и недаром сам Зосима в кругу своих догматических собратьев по монастырю считается чудаком и эксцентриком, уж больно любит он мир и все, что в нем:

«Любите все создание Божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец весь мир уже всецелою, всемирною любовью. Животных любите: им Бог дал начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайте же ее, не мучьте их, не отнимайте у них радости, не противьтесь мысли Божией» (глава «О молитве, о любви и о соприкосновении мирам иным»).

В поучениях Зосимы, косвенно отвечающих на бунт Ивана, слышны отзвуки ответа Бога Иову.

 4

Композиция Книги Иова — перевернутый процесс миротворения. Это Книга Бытия, изложенная в обратном порядке. По логике шести дней творения и по естественному ходу событий сначала надо было бы повествовать о льдах и облаках, о львах и козах, т. е. о природном и животном мире, предшествовавшем человеку. А затем уже следовала бы история Иова, поскольку человек, сотворенный в конце, как венец творенья, уже сам может рассказать о себе Богу и даже вступить в спор с Ним. Почему же в Книге Иова перевернут этот порядок? Да потому именно, что человек в ней — уже вполне зрелое, определившееся существо, которое не из райского сада, но из пустыни изгнания обращает голос свой к Богу. В Книге Бытия показано, как человек, созданный Богом, отпал от Него. В Книге Иова показан путь, которым человек может вернуться к Богу, — не отказываясь от различения добра и зла, но поверяя его вездесущием Божией силы и мысли, живущей во всех Его созданиях. Естественно, что путь к Богу, путь от древа познания добра и зла к древу жизни, не может не быть обратным тому пути, которым человек удалялся от Бога в Книге Бытия.

Замечательно, что в Книге Иова, как и в Книге Бытия, появляется сатана — персонаж весьма редкий в Библии. Там змей искушал человека, чтобы тот сорвал плод с древа познания; здесь сатана искушает Бога, чтобы Он испытал, как добро отзовется на зло, как праведник отзовется на незаслуженную кару. В первом случае змей возбуждает человека против Бога, во втором — Бога против человека. Змей клевещет на Бога и на человека, чтобы поссорить их. В первом случае ему удается отторгнуть человека от Бога, в результате чего человек изгоняется из Эдема. Но и за пределами Эдема человек может достичь праведности, победа сатаны не окончательна, хотя бы потому, что есть такие богобоязненные, как Иов, вокруг которых — благополучие и достаток, заслуженный ими, как бы малый Эдем. И вот сатана во второй раз появляется в Ветхом Завете, чтобы уже Бога восстановить против человека: не за мзду ли боголюбив Иов? Отними у него достаток и здоровье, не проклянет ли он Тебя? Эта искусительная речь сатаны совершено симметрична его первой искусительной речи, только та была обращена к человеку, чтобы он нарушил завет с Богом, а эта обращена к Богу, чтобы Он нарушил завет с человеком.

Вслушаемся в эти речи:

(1) «И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю? И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть. И сказал змей жене: нет, не умрете; но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло».

(2) «Отвечал сатана Господу, и сказал: разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его, и дом его, и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле. Но простри руку Твою, и коснись всего, что у него, — благословит ли он Тебя?»

Змей-сатана в обоих случаях действует одинаково — вызывает подозрение у человека к Богу, а у Бога к человеку:

(1) Бог милостив, любвеобилен, благословляет человека — но разве вполне искренен Он в своей любви, разве не скрывает Он от человека некую тайну, познанием которой человек может сделаться так же всемогущ, как Бог?

(2) Иов послушен, богобоязнен, праведен, но разве вполне искренен он в своей любви к Богу, разве не за мзду любит он Его, и стоит отнять эти дары, как Иов проклянет и осудит Бога?

В чистой правде сатана заставляет подозревать ложь, и в этом — его собственная ложь, извращающая пути правды. Бог любит Адама, а Иов любит Бога, и эта правда в конце концов явлена, к посрамлению сатаны. Иов говорит: «Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?» (2:10), и тем самым добро и зло как бы вновь срастаются в древо жизни, поскольку они равно принимаются как исходящие от могущества Божия, от жизненной силы, которая в Нем. Когда же Иов все-таки ропщет против Бога, вызывая Его на суд, то Бог развертывает пред ним все ветви на древе жизни, как бы призывая вкушать с них и отвернуться от древа добра-зла, с которого вкусил Адам. Иов — это Адам, которого Бог заклинает свершить обратный путь: от древа познания добра и зла к древу жизни.

Так через два искушения оказывается посрамлен сатана и человек возвращается к Богу. Возвращается уже во всеоружии своей познавательной способности, но направленной не на раскол, а на воссоединение, на прославление всех чудес и разностей жизни. «И дал Господь Иову вдвое больше того, что он имел прежде» — и не только имущества, но и жизни. Обычный срок человека — семьдесят лет («дней лет наших — семьдесят лет», Псалом 89, 10), а Иову даны сто сорок лет после разговора с Богом (а еще семьдесят восемь он прожил «до язвы»). Обычно человек доживает до внуков своих, т. е. второго поколения потомков, а Иов — до четвертого («видел сыновей своих и сыновей сыновних до четвертого рода», т. е. до праправнуков). Это «вдвое» дано Иову за то, что он первую свою жизнь прожил достойно Господа и обрел должное познание, не укорачивающее, а продлевающее жизнь. Само познание должно быть таково, чтобы добро не противопоставлялось злу, чтобы они не считались по очкам — деяния против воздаяний, — но чтобы все это служило единению жизни. Так Иов заново познает единство мира и себя с миром в откровении Бога.[5]

В этом величайшее значение Книги Иова как перевернутой, зеркально отраженной Книги Бытия. Оказывается, что путь к Богу от всех мучительных для человека вопросов несправедливости лежит через область, сотворенную Богом до человека, чистую, до- и сверхнравственную, бытийную. Человек, уже образовавшись как личность, должен погрузиться в область предличного, чтобы приблизиться к сверхличному в Боге. В древе жизни спасение, а не в добре, противостоящем злу, как две изогнутые, искривленные ветви на одном горьком древе.